«Авиация – это призвание»
О чём спросили студенты гостя АмГУ – лётчика-космонавта Владимира Джанибекова?
Встреча с лётчиком-космонавтом и художником Владимиром Джанибековым прошла в конце марта в первой лекционной аудитории АмГУ. В рамках молодëжного фестиваля «Космофест Восточный» дважды Герой Советского Союза ответил на вопросы, которые интересовали ребят и одного из организаторов встречи – проректора по молодёжной политике нашего вуза Викторию Ерёмину. Публикуем самые интересные вопросы и ответы.
– В открытых источниках я нашла вашу картину «На работу». Она меня глубоко поразила. Скажите, ваша работа – это всё-таки работа или призвание?
– Авиация – это призвание. Космос пришёл вслед за детской мечтой летать и испытывать самолеты. Эта мечта появилась, когда мне было 5 лет. В 15 лет я начал задумываться о том, что, наверное, буду не просто летать на самолетах, а буду летать в космос. Первый полёт собачки Лайки сразу же расставил все точки над «i»: люди будут летать. А дальше всё зависело только от меня и от моей способности преодолевать собственные недостатки.
– В третий раз вы летали с французским напарником. Каким из себя он был человеком? Как к вам относился?
– Вообще каждому иностранцу, который приходит на подготовку в Звёздный городок, даётся достаточно обширный курс русского языка. И мой напарник Жан-Лу Кретьен предварительно погрузился в эту тему. На корабле мы совершенно нормально объяснялись по-русски. Если возникало недопонимание, мы легко могли перейти на английский язык. Кретьен старше меня на пять лет. Это ведущий лётчик-испытатель с огромным опытом лётной работы. Он пришёл в отряд с должности полковника. Как двум военным нам легко было находить темы для разговоров. К тому же он ещё и радиолюбитель. Сам собрал электронный орган и на нём мог наизусть исполнять Баха и много что ещё. Ещё немножко был художником. В общем, очень интересный и красивый человек.
– Авиация – это призвание. Космос пришёл вслед за детской мечтой летать и испытывать самолеты. Эта мечта появилась, когда мне было 5 лет. В 15 лет я начал задумываться о том, что, наверное, буду не просто летать на самолетах, а буду летать в космос. Первый полёт собачки Лайки сразу же расставил все точки над «i»: люди будут летать. А дальше всё зависело только от меня и от моей способности преодолевать собственные недостатки.
– В третий раз вы летали с французским напарником. Каким из себя он был человеком? Как к вам относился?
– Вообще каждому иностранцу, который приходит на подготовку в Звёздный городок, даётся достаточно обширный курс русского языка. И мой напарник Жан-Лу Кретьен предварительно погрузился в эту тему. На корабле мы совершенно нормально объяснялись по-русски. Если возникало недопонимание, мы легко могли перейти на английский язык. Кретьен старше меня на пять лет. Это ведущий лётчик-испытатель с огромным опытом лётной работы. Он пришёл в отряд с должности полковника. Как двум военным нам легко было находить темы для разговоров. К тому же он ещё и радиолюбитель. Сам собрал электронный орган и на нём мог наизусть исполнять Баха и много что ещё. Ещё немножко был художником. В общем, очень интересный и красивый человек.
– Есть современный фильм «Салют-7» про то, как впервые в мире спасательной экспедицией проводилась стыковка с 20-тонной космической станцией, которая неожиданно перестала отвечать на сигналы Центра управления полётом. Как участник этого события, скажите, есть ли в этом фильме недостоверная информация?
– Верно только то, что на старт мы приехали на автобусе, а всё остальное даже не близко к правде. Там есть потрясающие кадры Земли и работы космонавтов в открытом космосе. Всё это реальные съемки. Но мне не нравится списанный у Голливуда подход к показу нашего руководства. Если советский генерал грозит, что он будет сбивать кого-то из своих в космосе, – это голливудский почерк. А всё было-то наоборот! Министр обороны направил все возможные силы, чтобы помочь нам оценить состояние станции. Академия наук и милиция предлагали какие-то свои методики измерения дальности. Исполняли любое наше желание для продолжения нормального полёта.
– Расскажите, пожалуйста, о своих любимых художниках.
– Мой отец, несмотря на то что он пожарный и работник МЧС, неплохо рисовал. Мама, когда шила одежду, тоже сама рисовала выкройки. Меня научил мой сосед и друг. Чтобы я не мешал ему делать уроки, он давал мне карандаш и газету. Я должен был обвести заглавные буквы. А он потом эти буквы очень быстро оттенил. И я вдруг увидел, как эти буквы как будто оторвались от бумаги, настолько тонко он поставил тени. Потом он стал лётчиком, и я за ним – такой у нас получился ансамбль. Я его считаю своим первым учителем. А потом в Суворовском училище у нас было три предмета по рисованию: живопись, рисунок и ваяние. Но ваянием я заниматься не стал. У нас были красивые выставки в училище: портреты наших командиров, однокашников и разных известных личностей, в том числе и Суворова. Некоторые ребята из училища стали художниками или скульпторами. Тогдашняя школа предполагала, что выпускник Суворовского училища – нормальный будущий офицер. А офицер, как известно, обязан уметь стрелять, рисовать и танцевать.
– Верно только то, что на старт мы приехали на автобусе, а всё остальное даже не близко к правде. Там есть потрясающие кадры Земли и работы космонавтов в открытом космосе. Всё это реальные съемки. Но мне не нравится списанный у Голливуда подход к показу нашего руководства. Если советский генерал грозит, что он будет сбивать кого-то из своих в космосе, – это голливудский почерк. А всё было-то наоборот! Министр обороны направил все возможные силы, чтобы помочь нам оценить состояние станции. Академия наук и милиция предлагали какие-то свои методики измерения дальности. Исполняли любое наше желание для продолжения нормального полёта.
– Расскажите, пожалуйста, о своих любимых художниках.
– Мой отец, несмотря на то что он пожарный и работник МЧС, неплохо рисовал. Мама, когда шила одежду, тоже сама рисовала выкройки. Меня научил мой сосед и друг. Чтобы я не мешал ему делать уроки, он давал мне карандаш и газету. Я должен был обвести заглавные буквы. А он потом эти буквы очень быстро оттенил. И я вдруг увидел, как эти буквы как будто оторвались от бумаги, настолько тонко он поставил тени. Потом он стал лётчиком, и я за ним – такой у нас получился ансамбль. Я его считаю своим первым учителем. А потом в Суворовском училище у нас было три предмета по рисованию: живопись, рисунок и ваяние. Но ваянием я заниматься не стал. У нас были красивые выставки в училище: портреты наших командиров, однокашников и разных известных личностей, в том числе и Суворова. Некоторые ребята из училища стали художниками или скульпторами. Тогдашняя школа предполагала, что выпускник Суворовского училища – нормальный будущий офицер. А офицер, как известно, обязан уметь стрелять, рисовать и танцевать.
– Расскажите, оказывалась ли вам какая-либо психологическая помощь до, во время и после полёта?
– Отношения внутри экипажа – вопрос чрезвычайно непростой. Для нас было сформировано специальное психологическое подразделение: проводили различные тестирования, глубоко изучали каждого кандидата на полёты. Была даже специальная камера абсолютной тишины, в которой мы 10 суток участвовали в каких-то психологических практиках. В свободное время за нами тоже наблюдали и делали определенные выводы. Некоторых сразу отсеивали. А потом, после всех этих тестирований и опытов психолог приходит и за чаем говорит пару ну очень колючих фраз о твоём психологическом состоянии. Сами члены экипажа, конечно же, тоже принимали участие в создании комфортного психологического климата. Благодаря этому формируется такая атмосфера в отряде, когда все друг друга уважают и нет духа соперничества. Ведь он свойственен такого рода работе: человек 8–10 лет готовится, потом узнаёт, что его друзья уже по два полета сделали, а он сидит, ещё не летал.
– В вашей биографии сказано, что в конце 90-х вы предпринимали попытки совершить кругосветное путешествие на воздушном шаре со своими американскими коллегами. Расскажите, удалось ли вам это?
– В «Главкосмос» как-то пришла телеграмма: просили найти в экипаж кого-нибудь из известных авиаторов. Я этим заинтересовался, и меня отправили. Сам воздушный аппарат состоял из двух шаров – верхнего и нижнего. Верхний наполнен газом, а нижний – воздухом. Это был так называемый управляемый балласт, можно было набирать или выпускать воздух. Посчитали, что, вроде, должно работать нормально. Потом был испытательный полёт: мы полтора суток провели на высоте в районе аэропорта Сиэтла. Нас со всех сторон показывали в иллюминаторы пассажирам на лайнерах. После я начал готовиться к старту. Учился, сдавал экзамены, осваивал пилотирование воздушных шаров. Потом в общем-то была попытка старта, которая, к сожалению, провалилась. Оболочки шаров оказались несовместимы, нас понесло в горы, где мы врезались и порвали нижнюю оболочку. Затем была небольшая спасательная операция. Больше я ни одного предложения от американцев не принял.
– Отношения внутри экипажа – вопрос чрезвычайно непростой. Для нас было сформировано специальное психологическое подразделение: проводили различные тестирования, глубоко изучали каждого кандидата на полёты. Была даже специальная камера абсолютной тишины, в которой мы 10 суток участвовали в каких-то психологических практиках. В свободное время за нами тоже наблюдали и делали определенные выводы. Некоторых сразу отсеивали. А потом, после всех этих тестирований и опытов психолог приходит и за чаем говорит пару ну очень колючих фраз о твоём психологическом состоянии. Сами члены экипажа, конечно же, тоже принимали участие в создании комфортного психологического климата. Благодаря этому формируется такая атмосфера в отряде, когда все друг друга уважают и нет духа соперничества. Ведь он свойственен такого рода работе: человек 8–10 лет готовится, потом узнаёт, что его друзья уже по два полета сделали, а он сидит, ещё не летал.
– В вашей биографии сказано, что в конце 90-х вы предпринимали попытки совершить кругосветное путешествие на воздушном шаре со своими американскими коллегами. Расскажите, удалось ли вам это?
– В «Главкосмос» как-то пришла телеграмма: просили найти в экипаж кого-нибудь из известных авиаторов. Я этим заинтересовался, и меня отправили. Сам воздушный аппарат состоял из двух шаров – верхнего и нижнего. Верхний наполнен газом, а нижний – воздухом. Это был так называемый управляемый балласт, можно было набирать или выпускать воздух. Посчитали, что, вроде, должно работать нормально. Потом был испытательный полёт: мы полтора суток провели на высоте в районе аэропорта Сиэтла. Нас со всех сторон показывали в иллюминаторы пассажирам на лайнерах. После я начал готовиться к старту. Учился, сдавал экзамены, осваивал пилотирование воздушных шаров. Потом в общем-то была попытка старта, которая, к сожалению, провалилась. Оболочки шаров оказались несовместимы, нас понесло в горы, где мы врезались и порвали нижнюю оболочку. Затем была небольшая спасательная операция. Больше я ни одного предложения от американцев не принял.
Екатерина КАМЫШНАЯ
Автор
Фото ОСО АмГУ
Фото ОСО АмГУ
